Главная » 2007»Декабрь»19 » Русский язык как иностранный, или "Хочешь поговорить об этом?"
Русский язык как иностранный, или "Хочешь поговорить об этом?"
17:49
Автор: Наталья Рубанова
- Вы много пишете? – спросил он меня как-то. Я ответил, что мало. - Напрасно, - почти угрюмо сказал он своим низким, грудным голосом. – Нужно, знаете ли, работать… Не покладая рук… Всю жизнь. И, помолчав, без видимой связи прибавил: - По-моему, написав рассказ, следует вычеркивать его начало и конец. Тут мы, беллетристы, больше всего и врем. И короче, как можно короче надо писать.
Так сказал Бунину Чехов, когда в конце 1895-го они впервые встретились в Москве. К обоим писателям, не умаляя таланта каждого, можно относиться по-разному: слишком перпендикулярные у них, при всей периодически возникающей схожести, персонажи, слишком отличен «вид сбоку на те же яйца».
Теперь - к чему словоизлияния. Чем больше текстов проходило через мои руки, тем чаще хотелось вычислить некую, так скажем, формулу мастерства, хотя, как и пресловутую формулу любви, засадить в эмпирическую клетку ее, по счастью, невозможно. И все же: «теорему» (пусть в кавычках), не умея доказать которой, человек не смел бы приблизиться к прозе и, тем паче, стихам. Читая (почитывая; возможны варианты) иные тексты, я каждый раз изобретала велосипед (дважды два - не пять, как ни крути у виска), пока не наткнулась в очередной раз на воспоминания об Антон Палыче. Именно ЕГО-ТО словами и следует объяснить (варианты: вбить в голову; …; …; …) young writer (а таковым можно остаться и в девяносто) первый – писаный – закон словоплетения: «Искусство писать состоит, собственно, не в искусстве писать, а в искусстве… вычеркивать плохо написанное».
Что делать с неизбежностью аксиомы не- и молодым дарованиям, которые имея какие-никакие уши, не в состоянии уловить вибраций главного звука, без которого пресловутый «факт литературы» не может считаться действительным?
Искусство вычеркивать: признание необходимости сей пластической хирургии приходит не сразу. Как и острый опыт дистанцирования от материала. «Мятежный криэйтор» и «холодный эдитор» довольно редко сразу сосуществуют в одном флаконе Пишущих Сосудов (тем паче юных), не являющихся сообщающимися, отсюда главная проблема: низкий (ниже нуля) уровень критичности по отношению к свежеиспеченным нетленкам.
Спустя годы обычно иронизируют по поводу (не)смешных любовей: Юная Литература же очень часто еще та «любочка». Не зря говорят, будто «до тридцати пишет природа» (гениев Золотого и Серебряного века оставим), и автором ОДНОЙ книги – о себе, по крайней мере, - может стать любой более-менее образованный Homo Sapiens (не Homo Writer даже), не лишенный дара воображения и способности к художественному оформлению мыслей. Но вот вторая книга… Третья… Пятая… И книга, заметим, уже не о себе… Книга, в которой не присутствует автобиографический посыл. Книга, в которой «Я-автор» и «Я-персонаж» предельно разграничены. Потенциальные возражения: дневниковая проза Цветаевой или, скажем, «Книга прощания» Олеши. STOP: Цветаева и Олеша породили помимо дневникообразного perle кое-что еще.
Однако автобиографичность – первый соблазн, подстерегающий writer*a. Соблазна сего не удалось в чем-то избежать и автору этих строк, потому как в юности собственное бытие кажется исключительным, а мысли и выводы, выплеснутые на бумагу (в Документ Microsoft Word), - наиважнейшими. Грешки возраста вне зависимости от пола – в том как их очарование, так и неоспоримая слабость. Новоявленный writer, переваривая с огромной скоростью витамины, минералы и шлаки внешнего мира, взахлеб пишет (пока): его еще нимало не заботит роскошное «Всё уже было». Впрочем, это и есть – на данном этапе – самое ценное, потому как в противном случае на свет не появилось бы ни строчки.
Вот он, первый опыт на буквах; иногда чрезвычайно острый - человеку кажется, будто он пишет кишками – так захватывает, разрывая на части, сам акт (священнодействие-таки) создания нового. Отметим: нового ДЛЯ НЕГО. Особенно же располагают поначалу к бумагомаранию, как известно, нежные чувства. А вспомнить если Бродского (зд. не дословно): «Он пишет не потому, что «Она ушла», а из-за потребности языка…».
Отсутствие самоконтроля и привычки «к ловле блох», полное погружение в собственную эмоциональность, частое пренебрежение формой в угоду содержанию (реже – наоборот), недооценка доминанты эстетической над этической (реже – наоборот), а подчас и попросту отсутствие элементарного вкуса да смещенные представления о «точке-точке-запятой» дают четкую клиническую картину графоманства: пациент скорее мертв, чем жив… Сколько моих – не претендующих, впрочем, на «тайное знание» - пометок пропало без вести «в садах» чужих рукописей-невозможностей! (Зря? Неведомо!). Лет десять назад я могла о подобном только мечтать, да некому сказать было: «А вот тут – ужасно написано, уберите немедленно!».
Так, препарируя как-то совершенно мертвый текст некоего юноши – «молодого дарования» - я с ужасом замечала его – дарования – мокрые глаза, вызванные указанием на: а) ошибку грамматическую; б) несколько стилистических ляпов. Парень – юный, романтичный, отчаянный – буквально волком смотрел на меня. Конечно, он был оскорблен «в лучших чувствах»! Острыми каблуками прошлись по его нетерпеливому сердцу, которое, на самом-то деле, еще не заимело иммунитета к адекватной критике, без которой пресловутый «творческий рост» немыслим, невозможен, невероятен.
Пробовать писать, анализируя и пропуская через кожу филигранные шедевры, скажем г-на Сирина, он же Набоков, – удовольствие, за которое стоило бы платить дорого. Но цена оказывалась практически ничтожна: пустяшная жертва бук-шопу за томик «Избранного» - ничто в сравнении с иными кладами, поджидающими внимательного читателя на каждой странице.
«Садиться писать нужно только тогда, когда чувствуешь себя холодным как лед», - это снова Чехов. «Если страстность умело сочетать с бесстрастностью, а нетерпение с терпением, индивид становится непобедим», - а это уже Марина Палей. Writer – создатель тысяч собственных солнц (лун, венер) - и впрямь становится неуязвим, как только его сочинение достигает уровня «Идеально» - правда, эталоны слишком разнятся, и те, у кого читательское нёбо не настолько развито, чтобы ощутить вкус той же набоковской прозы, нередко пишет на русском языке как на иностранном. Грубейшая ошибка младого (19-, 90-летнего) автора (опять и снова - из-за отсутствия самоконтроля и непривычки смотреть на собственный текст со стороны, как на чужой, и безжалостно резать его) – многочисленные повторы. Особенно уязвимы дубли местоимений «он»/«она» плюс-минус бесконечность «что», «чтобы», «сказал» etc. Совершенно недопустимые в коротких предложениях, они используются начинающими (и продолжающими/ся) авторами в качестве убивающего художественную почву удобрения (обозначим его как «радиоактивный навоз»), а потому так называемого урожая будущих публикаций - в нормальных изданиях - после применения оного ждать, по меньшей мере, наивно.
Взяв в привычку вычищать собственный текст (вне зависимости от его ценности), автор через энное количество времени может получить - причем весьма неожиданно – вполне неплохой результат: а «напечатают–не напечатают» – уже другой вопрос: в волчье сие время опубликоваться бывает сложно и иному мастеру. И, если бесконечно цитируемый здесь Антон Палыч заявлял, что «писатель д.б. нищим, д.б. в таком положении, чтобы он знал, что помрет с голоду, если не будет писать, будет потакать своей лени» (правда, иногда говорил совсем наоборот – «писатель д.б. баснословно богат, так богат, чтобы он мог… снарядить экспедицию к истокам Нила, к Южному полюсу, в Тибет и Аравию»), то заметим: в нашем «Здесь и Сейчас» всё иначе. И если некий неизвестный писатель рискнет жить на гонорары, то при отсутствии поддержки неизбежно проголодается до дистрофии, а то и кремации: Кали-юга.
Теперь – о способе подачи материала, стиле изложения. У Цветаевой: «Всегда иноскажи». Сейчас слишком часто проза заменяется суррогатной публицистикой; слишком часто стол – это стол, а матрос с бабой и водкой – матрос с бабой и водкой. Становится смертельно скучно, до «Других берегов» не доплыть – захлебнешься нечистотами.
«Главное – не что, главное – как», хотя многие с этим и спорят, и к их доводам стоит прислушаться. Однако ЧТО без КАК – не более чем русский язык как иностранный.
Словоблудствовать же о возможном издании книг большинства рифмователей и верлибристов (рука не поднимается обозначить 80-тысячный, как пишут, «лагерь», поэтами) попросту абсурдно, однако разговоры на тему «Ах, как сложно сейчас издать стихи» - попросту смешны. КАКИЕ СТИХИ? «Хочешь поговорить об этом?» - исключительно с психиатром.
Чтоб «быть писателем», не нужно обязательно следовать чеховскому совету «до Нижнего, а оттуда – по Волге, по Каме…». Не обязательно и громить стены так называемого писательского кабинета – нет ничего такого, чего нельзя было бы выдумать: вопрос лишь в том, ради чего и каким образом. И даже если небесталанный автор приносит в издательство небезынтересную рукопись с ошибками, обычно ее отправляют в корзину, так как «а» вместо «о» и отсутствие элементарных запятых мешают восприятию «шедевра». Музыкант с детства играет гаммы, с юных лет ставят руку и будущему рисовальщику. Мастерства не существует без ремесла по умолчанию, как не существует любви – без эмпатии. В тех же воспоминаниях о Чехове Л. Авилова говорит о семейном счастье как о чрезвычайно редком прихотливом растении, которому требуется «постоянный, очень заботливый уход». То же относится и к счастливой (качественной) Литературе; «литпроцесс» не при чем.
Все опубликованные на сайте материалы защищены Законом РФ "Об авторском праве и смежных правах". Ничто из опубликованных на сайте материалов, ни в какой форме не может быть использовано без письменного разрешения автора.
